Кровная связь - Страница 103

103

Я сажусь на стульчик у бара и наблюдаю за Майклом. Очень странное и непривычное ощущение, когда мужчина готовит для меня еду, хотя Шон иногда варил раков у меня на заднем дворе.

– Хочешь поговорить о том, что случилось сегодня? – спрашивает Майкл, встретив мой взгляд, и достаточно долго не отводит глаз, давая понять, что искренне обеспокоен.

– Дело не только в том, что случилось сегодня. А весь прошлый месяц… Точнее, вся моя жизнь.

– Сможешь уложиться в двадцать минут?

Я смеюсь. А потом рассказываю свою историю. Я начинаю с приступа паники на месте убийства Нолана – приступа, который случился первым, еще до смерти Артура ЛеЖандра. Потом я перехожу к самому ЛеЖандру и к тому, как Кармен Пиацца отчислила меня из оперативной группы. И наконец – к поездке в Натчес и следам крови на полу моей спальни. Я рассказываю словно на автопилоте, потому что на самом деле смотрю, как готовит Майкл. У него ловкие руки, и, судя по тому, как он умело действует, я могу сказать, что он – хороший врач. Когда я умолкаю ненадолго, он задает вопросы, и вот я уже рассказываю ему о депрессии, которая началась у меня еще в средней школе, о последовавшей за ней мании и о моей постоянной связи с женатыми мужчинами. Майкл хороший слушатель, но, к сожалению, по его лицу я не могу понять, что он обо всем этом думает. У него такое выражение, словно я не рассказала ему ничего экстраординарного, и он, похоже, уже сожалеет, что бросился спасать эту попавшую в затруднительное положение дамочку.

Когда бифштексы и яйца готовы, мы пересаживаемся за кухонный стол, но и за едой я продолжаю говорить. Такое впечатление, что я не могу остановиться. Самое смешное, что он не пытается заставить меня поесть, как сделало бы это большинство мужчин на его месте. Он просто смотрит мне в глаза, как если бы они говорили ему столько же, сколько и мои слова. Я рассказываю ему об отце, дедушке, Пирли, матери, докторе Гольдман, Натане Малике – даже о том, что сообщил мне сегодня утром дед. Единственное, о чем я не рассказываю Майклу, это о своей беременности. Почему-то я не могу заставить себя сделать это.

Когда поток моих откровений сменяется ручейком и наконец пересыхает, он глубоко вздыхает и предлагает:

– Хочешь посмотреть что-нибудь? Я взял напрокат новый фильм с Адамом Сэндлером.

Я даже не знаю, должна ли обидеться или испытывать облегчение.

– Ты, наверное, шутишь?

Он улыбается.

– Конечно. Ты хочешь знать, что я действительно думаю об этом?

– Хочу.

– Я думаю, что сейчас ты испытываешь стресс, который большинство людей выдержать не в состоянии. Я думаю, что, кто бы ни стоял за этими убийствами, твоей жизни угрожает смертельная опасность. Не говоря уже о риске, которому ты подвергаешься, пытаясь справиться со своей болезнью без адекватной терапии и медикаментов.

Я молчу.

– Ты расстроена тем, что я только что сказал?

– Немного.

Он протягивает мне руки ладонями вверх.

– Я знаю, что это не мое дело. Если не хочешь принимать лекарств, отлично. Но я практически не разбираюсь в биполярных расстройствах. У меня был хороший друг в медицинской школе, он страдал той же болезнью.

– У меня не биполярное расстройство. У меня циклотимия.

– Это все семантические игры. Симптомы одни и те же, все дело в их тяжести.

Я вынуждена согласиться с этим, что и подтверждаю кивком головой.

– На примере своего друга я понял, что масса людей, страдающих биполярным расстройством, говорит, что хочет выздороветь, хотя на самом деле они не испытывают такого желания. Они так великолепно чувствуют себя во время взлетов, что ради этого готовы выносить и жесточайшую депрессию. Пусть даже она настолько тяжела, что в такие моменты человек готов на самоубийство.

– Не стану с этим спорить. Что случилось с твоим другом?

– За неуспеваемость он вылетел из медицинской школы.

– Все в точности, как у меня. Ты к этому клонишь?

– Тебя отчислили не за неуспеваемость. Практически тебя вышибли за то, что ты довела другого человека до попытки самоубийства.

– Угу.

Лицо Майкла ничего не выражает.

– Не думаю, что в случившемся есть хотя бы доля твоей вины, Кэт. Я не особенно разбираюсь в связи между сексуальным насилием в детстве и психологическими проблемами у взрослого человека, потому что лечу только детей. И поэтому мне так мало известно о подавленных воспоминаниях. Зато я знаю кое-что о насилии над детьми. Мне часто приходится наблюдать его – как педиатру Службы экстренной медицинской помощи.

Что-то в его глазах напоминает мне Джона Кайзера. Знание, обретенное через боль. Незваная и непрошеная мудрость.

– Но это все простые и явные случаи, – продолжает Майкл. – А есть и другие, когда понимаешь, что что-то не так, но этого не видно невооруженным глазом. Это не генитальные бородавки или язвы. И при работе с этими трудными случаями я узнал просто поразительные вещи о сексуальном насилии над детьми.

– Например?

– Например, что это обычно не физически болезненные, ужасные вещи, которые воображают себе люди. Это не жестокое изнасилование или даже не само по себе ужасное ощущение. Не сначала, во всяком случае. Если бы все было так просто, сексуальное насилие над детьми не превратилось бы в настоящую невидимую эпидемию, как происходит сейчас. Секс доставляет удовольствие даже ребенку. И взрослым насильникам это известно. Они соблазняют ребенка понемножку, постепенно повышая ставки. Семейные отношения развиваются и меняются таким образом, что Фрейду понадобились бы долгие годы, чтобы разобраться в них. Между насильником и его жертвой разыгрываются сложные игры в борьбе за власть. Можно встретить девочек, играющих в доме роль суррогатных жен, сестер, соревнующихся за внимание отца, отцов, обучающих сыновей использовать женщин так, как это делали сами. Разумеется, иногда наблюдается и обратная картина. Старшие дочери пытаются защитить младших братьев и сестер от отцов-насильников, делая все для того, чтобы те обращали внимание только на них.

103