Кровная связь - Страница 122

122

Я быстрым шагом иду к дальнему концу восточного крыла особняка, где практически темно. Бо́льшая часть комнат закрыта круглый год, если не считать Весеннего Паломничества. Еще в восьмом классе я выяснила, что защелку на одном из окон можно приподнять кредитной карточкой. Раньше я пользовалась этим путем, чтобы совершать набеги на буфет со спиртными напитками дедушки. Сейчас у меня нет кредитной карточки – я оставила сумочку в машине на острове, – но Майкл одолжил мне для этой цели просроченные водительские права. Судя по фотографии на них, в то время, когда их ему выдали, он весил фунтов на семьдесят больше, чем сейчас. Я вставляю права в щель между створками высокого окна, доходящего до пола. Они слегка раздаются, и ламинированные водительские права легко приподнимают защелку.

Пробираясь через тяжелые шторы, я улавливаю запах нафталиновых шариков. Бо́льшая часть мебели в этом крыле закрыта белыми чехлами, и возникает ощущение, что я иду по обезлюдевшему музею. В коридоре до меня долетает аромат жарящегося бекона. Я быстро подхожу к кабинету деда, который обставлен по образу и подобию библиотеки Наполеона. Дверь распахнута настежь, на столе горит лампа, но в комнате никого нет.

Оружейный сейф очень большой. Он достаточно вместителен для того, чтобы в нем хранился макет казино, который дед показывал мне на днях, плюс большая коллекция ружей, дробовиков и пистолетов. Цифровой замок открывается легко – он заперт комбинацией, обозначающей дату моего рождения. Четыре щелчка влево, восемь щелчков вправо, семьдесят три влево, затем повернуть рукоятку. Вращая колесико, я замираю – мне почудились шаги в коридоре, но в комнату никто не входит.

Я поворачиваю рукоятку, и тяжелая стальная дверь открывается.

Макет куда-то исчез, зато оружие на месте. Пять ружей, три дробовика и несколько пистолетов в кобурах лежат на полу сейфа. Ощущается сильный запах ружейного масла и чего-то еще.

Пахнет сгоревшим порохом.

Одно за другим я вынимаю ружья из креплений и нюхаю стволы. Первые два сверкают в лучах света, их дула чисты. А вот из третьего недавно стреляли. Держа оружие в руках, я подношу его к свету. Это «Ремингтон-700» с продольно-скользящим поворотным затвором, потертый от длительного использования, но поддерживаемый в хорошем состоянии. Я смотрю на него и чувствую, как учащается пульс. Когда я была подростком, то однажды застрелила из него оленя. Но сейчас сердце у меня бьется совсем не поэтому. Я держу в руках ружье, из которого был убит мой отец. Еще ребенком я несколько раз просила дедушку избавиться от него, но он не сделал этого. По его словам, он не видел смысла избавляться от «хорошего ружья» по «сентиментальным соображениям». Зная теперь, что дед сделал этим ружьем – по крайней мере, историю, которую он мне рассказал, – я удивляюсь, что он сохранил его. Неужели дед считал его трофеем вроде винтовки «Уэзерби», из которой он завалил лося на Аляске? Но что более важно, кто стрелял из нее в последние пару дней?

У меня нет времени строить догадки.

Поставив ружье на место, я хватаю автоматический пистолет, который лежит на полу сейфа. Ничего слишком громоздкого или вычурного, обычный «вальтер ППК», из которого мы стреляли по мишеням на острове. В свете лампы черный пистолет выглядит влажным и смертельно опасным. Выщелкнув обойму, я вижу, что она полностью заряжена. Я бы прихватила еще патронов, но нигде их не вижу, а времени на поиски нет. Кроме того, если шести патронов мне не хватит, чтобы выпутаться из неприятностей, в которые может втравить меня Малик, то еще шесть, скорее всего, тоже меня не спасут.

Я закрываю дверь сейфа, и мне приходит в голову неожиданная мысль: почему дед держал столько оружия чуть ли не на виду у девочки-подростка, которая, как ему было прекрасно известно, страдала депрессией? Ради всего святого, он даже использовал дату моего рождения для цифрового замка! О чем он думал? С другой стороны… Дедушка никогда не считал депрессию болезнью, всего лишь слабостью. Может быть, он полагал, что если я окажусь недостаточно сильной для того, чтобы справиться с искушением убить себя, то не заслуживаю того, чтобы жить.

Я собираюсь выйти в коридор, но что-то удерживает меня. До меня доносятся слабые голоса. Сначала это голос дедушки. Затем Пирли. Может быть, еще и Билли Нила, хотя я не уверена. Потом раздается глубокий, теплый баритон. В нем слышатся нотки покорности и смирения – так может разговаривать наемный работник в доме своего хозяина. Теплый голос принадлежит Генри, чернокожему водителю, который перевез меня вчера на остров. Он рассказывает, как обнаружил сегодня утром мою «ауди» и это открытие повергло его в панику. Он беспокоится о том, что я могла упасть в реку и утонуть, как моя бабушка. Дедушка отвечает, что я могла бы погибнуть многими способами, вот только утопление не входит в их число. Потом он благодарит Генри за то, что тот пригнал машину сюда, и прощается с ним. Звук тяжелых шагов по отполированному паркетному полу.

Звук захлопывающейся двери-ширмы.

Снова кто-то говорит, и я узнаю небрежно-беззаботный голос Билли Нила.

– Может, она отправилась прокатиться с кем-нибудь, – заявляет он.

– За каким бы чертом это ей понадобилось? – резко обрывает его дедушка. – Ее проклятая машина торчала на месте и в намагниченной коробочке под задним бампером лежали запасные ключи. Кто, по-твоему, положил их туда?

– Продавец, может быть?

– Малыш, у тебя в голове есть хоть капля мозгов? Ключи положила туда Кэтрин. Это как раз в ее духе.

122