– Нет! Дело не в этом. Я всегда считала, что именно здесь и кроется причина, но это не так.
– Девочка моя, разумеется, именно в этом. Тебе пришлось вынести столько боли…
– Мама, пожалуйста! Ты не знаешь слишком многого. Дедушка пытался защитить тебя точно так же, как и меня. Вот только он не сумел защитить никого из нас.
На ее лицо возвращается обеспокоенное выражение.
– О чем ты говоришь?
– Я надеялась, что мне не придется говорить тебе этого, но другого выхода нет. Мама, в ту ночь, когда застрелили папу, в Мальмезон не проникал никакой грабитель.
– Разумеется, проник. Я говорила тебе…
– Нет, – твердо отвечаю я. – Ты никого не видела, потому что видеть было некого. Дедушка сам рассказал мне об этом. Он выдумал этого грабителя, чтобы не рассказывать тебе о том, что произошло на самом деле.
– О том, что произошло на самом деле? – эхом вторит она, и в глазах у нее появляется растерянность и настороженность, как у больной собаки.
– Да. Дедушка сказал, что в ту ночь он застал папу в моей постели, когда тот трогал меня. Они подрались, и дедушка застрелил его.
Кровь отлила от лица матери. Она побледнела так сильно, что я удивляюсь, как она не упала в обморок.
– Я знаю, что для тебя эта новость будет шоком, мам. Но так все и было, по его словам.
– Я тебе не верю.
Я пожимаю плечами.
– Я говорю правду. Только я больше не уверена, что дедушка рассказал всю правду мне. Существует вероятность того, что все было совсем наоборот: папа застал дедушку, когда тот насиловал меня. Только папа все равно погиб… И как раз это я и пытаюсь установить. Не кто кого убил, а кто растлевал меня. Если это был дедушка, то он, скорее всего, точно так же поступал с Энн.
Мать, как маленький ребенок, зажала уши руками, но я продолжаю:
– Энн покончила с собой в клинике, и рядом с нею лежал Томас-черепашка. Тебе известно это? Ты знала, что она взяла с собой Томаса?
– Она покончила с собой из-за бесплодия, – защищаясь, беспомощно возражает мать. – Она винила в этом аппендэктомию, которую ей сделали. И это же несколько раз упоминал папа, если я правильно помню. Что инфекция могла сделать ее стерильной.
– Я даже не уверена в том, что операция потребовалась по поводу аппендэктомии, мам. Я боюсь, что Энн была беременна.
Губы моей матери складываются в карикатурное «о».
– Десятилетняя девочка не может быть беременной! Боже мой, да только это одно должно было подсказать тебе, что ты сошла с ума!
– Может быть, она и не была беременной, – уступаю я, вспоминая единодушное мнение, высказанное на этот счет Майклом Уэллсом, Ханной Гольдман и Томом Кейджем. – Но в той клинике с Энн случилось что-то плохое. Это «что-то» произошло глубоко внутри нее, и ты знаешь это.
Наконец мать соображает, что выглядит очень глупо, и опускает руки. Она молча смотрит на меня, и я пересекаю последний рубеж.
– Мама… Как ты могла не знать об этом? Не знать о том, что со мной происходит? Как ты могла допустить, чтобы кто-то так поступал со мной?
Слезы скапливаются в уголках ее глаз и текут по щекам.
– Тебе нужна помощь, девочка моя. На этот раз мы найдем хорошего, по-настоящему хорошего врача.
– Нет, – говорю я, и голос у меня срывается. – На этот раз тебе не удастся переложить ответственность за меня на кого-то другого. Мне никто не может помочь, кроме тебя. Тебя, мама. Я знаю, что у тебя были проблемы с сексом, как и у меня, только они были другого рода. Я знаю, что есть вещи, которые ты не можешь делать.
Губы у нее начинают дрожать.
– Я разговаривала с Луизой, мама.
Она вздрагивает, как от удара.
– Отвези меня домой, Кэтрин. И не говори больше ни слова.
– Я умоляю тебя, мама. Я стою здесь, на могиле папы, и молю помочь мне узнать правду. Я боюсь, что если не найду ее в самое ближайшее время, то долго не проживу.
– Не смей так поступать со мной! – резко бросает она, сердито тыча в меня указательным пальцем. – Не взваливай на меня еще и это! Энн уже и так натворила достаточно. Отвези меня домой, или я оставлю тебя здесь.
– Ключи у меня, – шепчу я.
– Тогда я пойду пешком.
Въезжая на парковочную площадку позади Мальмезона, я вижу деда, восседающего в складном садовом кресле у входа в розовый сад. Рядом с ним стоит Билли Нил, держа коричневую бутылку пива. Дедушка подается вперед, стараясь разглядеть сквозь ветровое стекло «максимы», кто сидит внутри машины. Когда он видит в салоне меня и мать, то взмахом руки отпускает Билли.
– Дай мне свой сотовый, мама.
Она отказалась разговаривать со мной по пути с кладбища, но сейчас безропотно отдает мне свой телефон. Потом она выходит из машины и стоит, перекинув через плечо ремень сумочки. Ждет меня. Пока я набираю номер Шона в Новом Орлеане, под аркой проходит Билли Нил и исчезает, не оглядываясь, в розовом саду.
– Детектив-сержант Риган.
– Шон, это я. Ты достал отчет о вскрытии?
– Еще нет.
– Почему?
– Буду честен с тобой, Кэт. Не знаю, сумею ли я вообще достать его. ФБР сомкнуло ряды. Они больше почти ничего не сообщают оперативной группе. Совсем как в старые времена, когда федералы ни с кем и ничем не делились.
Дедушка что-то говорит матери, но та не отходит от машины ни на шаг. Я закрываю глаза, пытаясь отогнать ощущение тщетности всех своих усилий.
– Шон, ты должен достать мне этот проклятый отчет.
Я даю отбой. Мне хочется немедленно выехать с парковочной площадки и отправиться к Майклу Уэллсу, но я не могу оставить мать одну с дедом. Во всяком случае, не после того, что я наговорила ей на кладбище. Не успеваю я выйти из машины, как дедушка вскакивает со своего кресла и начинает кричать на меня. Лицо у него раскраснелось, глаза мечут молнии.