Кровная связь - Страница 19

Последнее многозначительное восклицание несет на себе отпечаток окончательного суждения, с которым, как мне известно из собственного опыта, спорить бесполезно.

– Пирли, я хочу поговорить с тобой о ночи, когда умер папа.

Она не отворачивается, но и ничего не говорит в ответ. Она не произносит никакой обтекаемой фразы, однако в глубине ее темных глаз я замечаю настороженность. Это характерная черта большинства чернокожих ее поколения. Вплоть до тысяча девятьсот шестьдесят пятого года в Натчесе чернокожий мог быть единственным свидетелем перестрелки между двумя белыми и при этом ничего не увидеть. Это называлось «дела белых людей», и все тут. Мне страшно подумать, какие грехи могут скрываться под этим устаревшим выражением. Поэтому вместо того чтобы настаивать, я просто молча жду.

– Ты уже спрашивала меня об этом тысячу раз, девочка, – говорит она, щурясь, чтобы избежать моего пытливого взгляда.

– И тысячу раз ты придумывала всякие отговорки.

– Я уже рассказывала тебе, что видела в ту ночь.

– Тогда я была маленькой. Но я спрашиваю тебя об этом снова. Ради всего святого, мне уже тридцать один год! Расскажи мне о той ночи, Пирли. Расскажи обо всем, что ты видела.

Наконец ее веки приподнимаются, обнажая темно-коричневые зрачки, которые, наверно, видели в своей жизни больше, чем увижу я, даже если доживу до ста лет.

– Ну хорошо, – устало отвечает она. – Может быть, хотя бы теперь ты успокоишься.

Глава седьмая

Пирли садится на край кровати и смотрит в стену. Глаза ее затуманивают воспоминания.

– Правда заключается в том, что я немного видела. Если бы я спала у себя дома, то, может быть… Но я была в большом доме, ухаживала за твоей бабушкой.

Она умолкает, и на мгновение меня охватывает страх, что она не собирается продолжать. Но она делает глотательное движение и рассказывает дальше:

– У миссис Киркланд были боли. Потом оказалось, что это желчный пузырь. На следующий день его пришлось удалить. Твой дедушка хотел сам сделать операцию, но она не позволила. Ладно, как бы там ни было, но я услыхала выстрел.

– В котором часу?

– Примерно в десять тридцать, я бы сказала. Мне показалось, это был выстрел из ружья. Знаешь, такой раскатистый треск… Он разбудил твою бабушку. Я сказала ей, что это, наверное, доктор Киркланд застрелил оленя, который забрел к нам из леса, но миссис Киркланд распорядилась, чтобы я вызвала полицию.

– А ты?

– Я сделала так, как было велено.

– Сколько времени им понадобилось, чтобы приехать сюда?

– Десять минут. Может быть, чуточку больше.

– И ты вышла в сад только после того, как туда прибыла полиция?

Она медленно кивает.

– Но я позвонила вниз, чтобы убедиться, что с тобой и твоей мамой все в порядке.

– Кто ответил тебе?

– Доктор Киркланд. Он и сказал, что здесь все не в порядке, но что я должна оставаться с миссис Киркланд. Я запаниковала и заставила его сказать, что с тобой все нормально. Вот тогда я и заподозрила, что, должно быть, что-то случилось с мистером Люком.

Мистер Люк… Так Пирли всегда называла моего отца.

– Предполагалось, что он уедет на остров где-то около девяти часов, но у меня появилось какое-то дурное предчувствие. Я вышла на заднюю галерею большого дома и посмотрела вниз. Когда я увидела мистера Люка лежащим под большим деревом, у меня чуть не разорвалось сердце. Боже милостивый… Давай больше не будем говорить об этом.

– Ты разговаривала с мамой, когда звонила вниз?

– Нет.

Я закрываю глаза. В памяти у меня вновь оживают мерно вспыхивающие синие проблесковые маячки полицейских машин, освещающие замкнутое полукольцо, образованное задней частью Мальмезона и двумя зданиями для прислуги. От их вспышек падающий дождь кажется темно-синим. Среди кустов роз стоят высокие мужчины в форме и фуражках, разговаривающие с моим дедом так, как солдат может разговаривать со старшим офицером. Я открываю глаза, чтобы не вспоминать, что было дальше.

– Вот что я запомнила из того, что мне рассказали, – бормочу я. – Папа и дедушка, они оба услышали, что кто-то бродит по саду. Папа был здесь, в этом доме, а дедушка – в главном здании. Они встретились снаружи, несколько секунд поговорили, потом начали обходить территорию поодиночке. У обоих были ружья, но грабитель застал папу врасплох. Они стали бороться в темноте, и он застрелил отца из его собственного ружья.

Пирли грустно кивает головой.

– Именно так и рассказывал мне доктор Киркланд.

– И то же самое он рассказал полиции?

– Конечно, дитя мое. Именно так все и случилось. Почему ты спрашиваешь меня об этом?

Еще не осознав этого до конца, я уже сформулировала ответ на ее вопрос:

– Потому что я думаю, что отпечаток маленькой ступни на ковре принадлежит мне. И что это я оставила его той ночью.

Пирли качает головой.

– Какие глупости ты говоришь, дитя мое! Ты просто никак не смиришься с тем, что потеряла отца, и в этом все дело. В течение двадцати лет ты пыталась разобраться в этих вещах и как-то примириться с ними, вот только примириться с ними невозможно. Разве что станешь самим Господом Богом. Вот тогда ты понимаешь все… А это все, что здесь можно понять. И ничего другого ни ты, ни я не найдем.

Я не обращаю внимания на упрощенческую философию Пирли, какой бы справедливой она ни была.

– Разговаривать о той ночи с мамой – все равно что рвать зубы. А когда она-таки заговорила, то стала сама себе противоречить. То она слышала выстрел, то не слышала его. То она видела что-то, то не видела ничего. Что ты об этом думаешь?