Кровная связь - Страница 55

– Вы говорите в хронологическом смысле, – произносит он таким тихим голосом, что я с трудом его слышу. – Я не могу позволить себе проводить подобные разграничения. Эмоциональное развитие ребенка обычно останавливается на той стадии, где он находился в момент, когда ему впервые пришлось изведать насилие. Иногда я и сам не знаю, с кем имею дело – с ребенком или взрослым, пока пациент не заговорит.

– Итак… То, о чем вы сейчас рассказываете, – это воспоминания, вытесненные в подсознание. Правильно?

Малик не сделал ни шагу, но мне внезапно кажется, что он стал ко мне гораздо ближе, чем раньше. А группа специального назначения оказалась вдруг намного дальше, чем минуту назад. Глаза мои устремляются к самурайскому мечу, висящему на стене слева. Его местоположение напротив Будды у правой стены порождает внушающее беспокойство смешение крайностей – войны и мира, безмятежности и насилия.

– Мне кажется, вы понимаете, о чем я говорю, – добавляет Малик. – Доктор.

Впервые с момента, как я вошла в его кабинет, мне становится страшно. Кожа головы у меня чешется, ладони вспотели. Человек, сидящий передо мной, совсем не тот, кого я знала в медицинской школе. Физически он остался тем же, но в эмоциональном и духовном плане эволюционировал в кого-то другого, психиатр, которого я знала, был сторонним наблюдателем, бессильным изменить что-либо. А мужчину, сидящего передо мной сейчас, никак не назовешь бессильным. И его намерения по-прежнему остаются для меня загадкой.

– Мне нужно в туалет, – сбивчиво говорю я.

– Вниз по коридору, – отвечает Малик, в лице которого не дрогнул ни один мускул. – Последняя дверь справа.

Пока я иду к двери, у меня возникает ощущение, что эти слова порождены самыми простыми клетками его мозга, тогда как высшая его деятельность сосредоточена исключительно на проблемах внутреннего характера, частью которых я, безусловно, являюсь.

Оказавшись в одиночестве в коридоре, я с шумом выдыхаю воздух, как будто затаила дыхание на протяжении последних пятнадцати минут. Мне совсем не хочется в туалет, но я все равно иду по коридору, поскольку уверена, что Малик непременно обратит внимание на тишину за дверью, если мои шаги не будут слышны. Проходя мимо открытой двери слева, я вижу мужчину в черном комбинезоне и бронежилете. Он притаился за дверью, держа в руках тупорылый автомат. Он провожает меня глазами, когда я прохожу мимо, но не делает попытки встать или пошевелиться.

Открыв дверь туалета, я обнаруживаю внутри Джона Кайзера. Он делает мне знак войти в крошечную кабинку.

– Вам действительно нужно в туалет? – спрашивает он.

– Нет. Мне просто нужно было уйти оттуда. Он вскочил из-за стола, чем изрядно меня напугал.

Агент ФБР пожимает мне руку, стараясь успокоить. В его глазах я вижу участие и обеспокоенность.

– Вы чувствуете, что вам грозит опасность?

– Не знаю. Вообще-то он не угрожал… Просто мне стало страшно.

– Вы замечательно держитесь, Кэт. Вы в состоянии вернуться к нему и продолжить разговор?

Я открываю кран над маленькой раковиной, споласкиваю руки и провожу ими по шее.

– От меня в самом деле есть какой-то толк?

– Вы что, смеетесь? Этот разговор – единственное окно, через которое мы можем заглянуть в мозги этого малого.

Я прислоняюсь к стене и вытираю шею бумажным полотенцем.

– Хорошо.

– Вы достаточно уверенно себя чувствуете, чтобы немножко спровоцировать его?

– Господи… И что, по-вашему, я должна сделать?

Кайзер улыбается так, что я понимаю: он знает меня лучше, чем я полагала.

– Не думаю, что вам нужны советы. Согласны?

– Пожалуй, вы правы.

– Если почувствуете, что вам грозит опасность, не раздумывайте ни секунды, подавайте знак. Через пять секунд он будет лежать, уткнувшись носом в пол.

– Живой или мертвый?

– Это зависит только от него.

В глазах Кайзера светится непреклонная решимость.

– В самом деле?

Агент ФБР протягивает руку и нажимает рычажок слива.

– Вы находитесь именно там, куда всегда стремились, Кэт. На самом краю. Ступайте и распните этого малого.

Глава семнадцатая

Натан Малик стоит у буфета, зажигая ароматическую палочку на лампадке перед Буддой. Вверх поднимаются колечки серого дыма, и в ноздри мне ударяет запах сандалового дерева. Когда он возвращается к своему столу и опускается в кресло, я чувствую, что аура опасности и угрозы, окружавшая его, рассеялась. Со своей бритой головой, мускулистой фигурой и черным одеянием он выглядит совсем как хореограф какой-нибудь бродвейской постановки. Но все это сплошная видимость, напоминаю я себе. Этот человек убивал людей в бою, а быть может, и в городе за стенами своего кабинета.

– Как вы считаете, Кэтрин, можно ли утратить болезненные, травматические воспоминания?

Перед моими глазами вновь вспыхивают синие мигалки полицейских машин, приехавших к нам в ночь гибели отца, и я снова ощущаю пугающую пустоту предшествующих часов.

– Я бы не стала с порога отметать это предположение. Полагаю, оно внушает мне некоторое подозрение.

– Как и большинству людей. Само слово «подавление» несет на себе негативный оттенок фрейдистской психологии. Давайте откажемся от его употребления. Воспоминания теряются посредством сложного неврологического фокуса, именуемого диссоциацией. Диссоциация – это подтвержденный и изученный защитный механизм человеческой психики. Я уверен, что вам знакомо это выражение со времен учебы в медицинской школе.