Кровная связь - Страница 80

– Но ты ничего не помнишь о насилии?

Я отрицательно качаю головой – как робот, с механической точностью.

– Я так и думал. Но все равно ты так и не оправилась от этого. Память о насилии и домогательствах преследовала тебя всю жизнь. Я наблюдал за тобой все эти годы, мне так хотелось сделать что-нибудь для тебя, чем-то помочь. Но я не знал, что я могу сделать и чем помочь. Я не видел, чем мой сегодняшний рассказ об отце может помочь тебе. Говорят, правда может сделать человека свободным, но я в этом не уверен. Если бы ты не обнаружила следы крови в своей спальне, сомневаюсь, что я когда-нибудь рассказал бы тебе все это.

Он подходит к буфету, наливает почти полный стакан водки и протягивает его мне. С таким же успехом это могла быть простая вода. Шок полностью заглушил мою всегдашнюю тягу к алкоголю.

– Выпей, – говорит он. – Тебе это необходимо.

«Нет, я не стану пить, – говорю я про себя. – Водка причинит мне вред. Она отравит моего ребенка».

– О чем ты думаешь, Кэтрин?

Я молчу. Я не собираюсь пока что ни с кем делиться своей единственной тайной.

– Я не знаю, что нужно делать прямо сейчас, – говорит дед. – В прошлом у тебя бывали депрессии, и я сделал чертовски мало, чтобы помочь тебе. Я представитель старой школы. Если я не могу пропальпировать проблему, облучить ее, ампутировать или вырезать, значит, это не есть проблема. Теперь я думаю по-другому. Меня беспокоит, что, рассказав тебе обо всем, я спровоцирую тяжелый приступ. Ты еще принимаешь антидепрессанты?

Я не отвечаю. Должно быть, мое молчание напоминает ему тот бессловесный год, который последовал за смертью отца, и это явно его пугает.

– Кэтрин? – взволнованно обращается он ко мне. – Ты можешь говорить?

Я не знаю. Или я сейчас тоже молчу?

– У тебя наверняка есть вопросы. Всегда были.

Но я больше не я.

– Ладно. После того как обдумаешь все, что я рассказал, ты, надеюсь, поймешь, почему я не хочу приглашать посторонних людей осматривать комнату на предмет обнаружения других следов крови. Ничего хорошего не выйдет, если другие узнают то, о чем мы с тобой сейчас говорили. Ровным счетом ничего. А вот вреда может получиться очень много.

– Кто еще знает? – шепчу я.

– Никто.

– Даже Пирли?

Он торжественно качает головой.

– Она может подозревать об этом, но ничего не знает наверняка.

– Мама?

– Никто не знает, Кэтрин.

– Ты действительно осматривал меня в ту ночь? После того как уехала полиция?

Он печально кивает.

– Что ты обнаружил?

Глубокий вздох.

– Вагинальное и анальное раздражение. Старые ссадины и рубцы. Твоя девственная плева была нарушена. Само по себе это ничего не доказывает, но я-то знаю, что видел. Если бы я выждал минут десять, прежде чем войти, то обнаружил бы более веские улики. И если бы тогда судебно-медицинские эксперты осмотрели и исследовали простыни…

– Пожалуйста, прекрати.

– Хорошо, дорогая. Только скажи, что я должен сделать.

– Ничего.

– Не думаю, что это правильно. Теперь, когда тебе известна правда о прошлом, пожалуй, стоит поговорить об этом с кем-нибудь. Это пойдет тебе на пользу. Я могу устроить тебя на прием к лучшим врачам в стране.

– Я должна идти.

– Куда?

– Куда угодно.

– Почему бы тебе не остаться и не побыть здесь некоторое время? Я скажу Пирли, чтобы она приготовила для тебя комнату наверху. Тебе даже не придется возвращаться в помещение для слуг. Если бы это зависело от меня, ты не жила бы там и дня. Это Люк отказывался переселиться сюда. Я предложил ему все чертово крыло целиком. Теперь, полагаю, ты понимаешь, почему… Во всяком случае, советую тебе отдохнуть несколько дней и поразмыслить над тем, что ты сегодня услышала. Хотя может потребоваться довольно много времени, прежде чем ты сумеешь справиться с этим.

Я не могу поверить, что это говорит мой дед. Его убеждения всегда были просты и лишены двусмысленности: когда жизнь делает бросок по дуге, ты ловишь мяч и вколачиваешь его сукиному сыну подающему прямо в глотку. Я сама слышала, как он неоднократно повторял этот тезис. Но сейчас он стоит передо мной и разглагольствует так, словно смотрит шоу доктора Фила вместе с моей матерью.

– А теперь я должна идти, дедушка.

Я поворачиваюсь и спешу к застекленной створчатой двери, выходящей на лужайку. Я слышу его шаги за спиной, он идет за мной, потом останавливается. Через мгновение я оказываюсь на ярком солнце, на бесконечной равнине со свежескошенной травой.

И здесь приходят слезы. Громкие судорожные всхлипывания, от которых у меня начинает болеть в груди. Я падаю на колени и склоняюсь над травой, как если бы напилась и меня тошнило. Но я не пьяна. Я чувствую себя одинокой и безутешной. Больше всего мне хочется выскочить из кожи, покинуть свою оболочку. Мне хочется взять в руки нож, располосовать себя от горла до паха и вырваться из этого отвратительного тела.

– Кэтрин? – раздается перепуганный женский голос. – Что случилось? Тебе плохо?

Это мать. Она стоит на коленях в цветочной клумбе возле главного въезда в Мальмезон. От одного ее вида меня охватывает паника. Когда она поднимается, я вскакиваю и бегу к дальнему углу дома.

Завернув за него, я устремляюсь вдоль задней стены помещения для слуг. Слева от меня мелькает окно спальни, и я вздрагиваю, увидев его. Вот и машина. Моя связь с Новым Орлеаном. Мое спасение. Голос матери затихает вдали, когда я вскакиваю на сиденье водителя и захлопываю дверцу. Работающий мотор – первое, что останавливает волну паники, которая грозит захлестнуть меня.