Кровная связь - Страница 106

106

Еще никогда в жизни мороженое не казалось мне таким отвратительным, как сейчас.

– В этом и состоит суть проблемы, – продолжает Майкл. – Отрицание. Матери отрицают, что это происходит с их детьми, потому что хотят сохранить семью. Мы, все остальные, отказываемся верить в то, что добрый доктор, или наш священник, или симпатяга-почтальон занимается сексом со своим трехлетним ребенком, потому что если мы признаем это, то вынуждены будем признать и то, что вся наша цивилизованность – просто дерьмо собачье. Хуже того, мы вынуждены будем признать, что и нашим детям грозит эта опасность. Потому что если мы не способны распознать насильников в тех, с кем каждый день здороваемся за руку, то как мы можем защитить своих детей?

– Этот разговор действует на меня угнетающе.

– Хочешь посмотреть фильм, о котором я говорил?

– Господи, только не это! Я готова спать целые сутки.

– Тогда этим тебе и следует заняться. – Майкл пожимает плечами с таким видом, словно мы в отпуске и решаем, поесть дома или пойти в ресторан. – Я понимаю, почему ты не хочешь ехать домой. Возвращение в физическое пространство, где имело место насилие, вряд ли можно назвать хорошей идеей.

– У тебя правда есть комната для гостей, в которой я могу остановиться?

Он улыбается.

– У меня их три. Там тебе никто не помешает. В твоем распоряжении весь второй этаж. Ты узнаешь, что я внизу, только если спустишься и наткнешься на меня.

Я выжидаю несколько секунд, прежде чем сказать:

– Я не хочу показаться неблагодарной, но многие парни уже давали мне подобные обещания. И никогда не могли их сдержать.

– Я не такой, как многие парни.

– Я верю тебе. Вот только почему?

Ответом мне стала неожиданно робкая, смущенная улыбка.

– Вероятно, потому, что годы моего полового созревания прошли не слишком удачно. Я понимаю, что такое отложенное вознаграждение.

– Ага, так вот что тебе нужно от наших отношений? Благодарности? В самом конце?

Майкл внезапно становится очень серьезным.

– Я так далеко не заглядываю, о'кей? Я даже не знаю, хватит ли у тебя здравого смысла на настоящие отношения. Просто ты мне нравишься. И всегда нравилась. Я думаю, что ты очень красивая. Но это видно всем. Я просто хочу сказать, что ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь, и не беспокоиться, что придется расплачиваться за это.

Почему-то я ему верю.

– Отлично, договорились. А теперь покажи мою спальню.

– Сама найдешь, не маленькая. Все, что тебе нужно знать, это то, что она наверху. Заблудиться трудно.

Широкая улыбка расплывается у меня на лице. Прежде чем она успевает увянуть, я поворачиваюсь и выхожу в холл, где находится лестница на второй этаж. Я помню расположение комнат в доме еще с тех пор, когда он принадлежал Хемметерам. Когда я ставлю ногу на вторую ступеньку, до меня доносится голос Майкла.

– Утром я должен буду уйти на работу, – говорит он, входя в холл. – Но я собираюсь оставить «форд» в твоем распоряжении.

– А на чем поедешь ты?

– У меня есть мотоцикл.

– Мотоцикл?

– Это тебя удивляет?

– В общем-то… – С губ у меня срывается какой-то странный, незнакомый смех. – У тебя есть самолет и мотоцикл. Наверное, для меня это ассоциируется с людьми определенного типа. Но ты как-то не похож на них.

– Не следует доверять стереотипам.

– Один-ноль в твою пользу.

Он делает шаг в сторону кухни.

– Я оставлю ключи на столике.

Я уже поднимаюсь по лестнице, когда понимаю, что одна его фраза не дает мне покоя с тех пор, как я ее услышала.

– Майкл, ты только что сказал… почему матери молчат о том, что в их домах совершается насилие над детьми…

– Да?

– Ты сказал, что они ведут себя так, чтобы сохранить семью, правильно?

– Правильно.

– Я бы сказала, что это происходит из-за того, что в такой ситуации отец выступает в роли основного кормильца. То есть содержит всю семью.

Майкл кивает.

– Совершенно верно. Растлитель создает ситуацию, когда все члены семьи зависят от него. И, отрицая возможность насилия над детьми, мать избегает реализации самых худших своих опасений – страха остаться одной и страха нищеты.

– Но ведь в моем случае это не так, верно? Применительно к нашей семье.

– Потому что кормильцем был не твой отец?

– Правильно. Нас содержал дедушка.

– Но ведь твой отец был скульптором.

– Он начал получать нормальные деньги за свои работы примерно года за два до смерти. Дедушка платил за все. Черт возьми, мы жили в помещении для слуг в его поместье. Это звучит ужасно, но если бы моего отца сбила машина, это нисколько не повлияло бы на наше положение.

– С материальной точки зрения, – замечает Майкл. – Но деньги – это еще не все. Исходя из того, что ты рассказала сегодня вечером, я думаю, что смерть отца искалечила и твою жизнь.

Он прав, конечно.

Майкл отступает от лестницы на шаг.

– Получается, зачем же твоей матери закрывать глаза на то, что отец растлевал тебя, если ей нечего было бояться, что она пропадет без него?

Я чувствую, как у меня начинают гореть щеки.

– Верно.

– Может быть и так, что она ничего не знала. Но подумай сама… Твой отец вернулся с войны с ярко выраженным «вьетнамским синдромом». Он сам говорил, что в определенные моменты тебе опасно находиться рядом с ним. Недавно ты узнала, что во Вьетнаме он служил в подразделении, военнослужащие которого совершали военные преступления, зверствовали. Так что, вероятно, трудно даже представить страх, который могла испытывать твоя мать при мысли о том, что он сделает с ней или с тобой, если она обвинит его в растлении собственной дочери. Хуже того, попробует забрать тебя у него.

106