Кровная связь - Страница 138

138

Ханна с подозрением смотрит на Кайзера.

– Я чувствую, вы хотите меня о чем-то спросить.

– Вы правы, хочу. Существует ли вероятность того, что Кэт могла быть членом этой группы, сама того не сознавая? Доктор Малик предположил, что она может страдать множественным расщеплением личности.

Ханна бросает короткий взгляд на меня, потом смотрит на Кайзера.

– Нелепость. У Кэт, без сомнения, случались приступы диссоциированного состояния. Но сама мысль о том, что она страдает полномасштабным диссоциированным расщеплением личности, абсурдна. Выбросьте эту ерунду из головы, агент Кайзер. У Натана Малика бывали проблески гениальности, но при этом он был полным психом.

«Какое облечение, черт бы вас всех подрал!» – думаю я.

Кайзер и Ханна погрузились в свои мысли, а мне что-то не дает покоя. Это не скорбь об Энн. У меня все онемело внутри, чтобы ощущать что-либо подобное. Просто чувство, что я что-то упустила.

– Есть еще кое-что, о чем вы умолчали, Джон.

Он поднимает на меня глаза и качает головой.

– Что заставляет вас так думать?

– Не знаю. Вы рассказали мне все о смерти Энн? О месте, в котором это произошло? И ничего не пропустили?

Кайзер хмурится, и на лбу у него собираются морщинки. У него такой вид, словно он честно пытается вспомнить, все ли сказал мне.

– Она ввела себе морфий в вены на обеих руках. Это вам о чем-нибудь говорит?

– Только о том, что она не собиралась шутить. Что еще? У вас уже есть фотографии с места ее смерти?

Он медленно кивает головой.

– Я попросил шерифа округа Западная Фелиция переслать мне по электронной почте все снимки с места происшествия. Вот откуда я узнал, что у здания оцинкованная крыша. Вы уверены, что хотите взглянуть на них?

– Да.

Он в очередной раз переводит взгляд на доктора Гольдман. Ханна изучает меня несколько секунд, потом говорит:

– Кэт и так потрясена. Если это поможет раскрытию убийств, не вижу смысла утаивать от нее эти снимки.

Кайзер обещает через секунду вернуться с фотографиями и выходит из комнаты.

Ханна смотрит на меня снизу вверх с койки, на которой сидит.

– Меня беспокоит твое душевное состояние, Кэт. Ты хоть понимаешь, что испытываешь шок?

– Наверное. Я ничего не чувствую.

– И ты не пьешь?

– Уже несколько дней.

Глаза ее впиваются в меня, как металлический зонд.

– Но ты и не принимаешь лекарства, верно?

Мне не хочется отвечать, но я признаюсь:

– Нет.

– Как долго?

– Не знаю точно. Неделю, может быть.

Она качает головой.

– Мне не нравятся механические аналогии, но сейчас это единственное, что приходит мне на ум. Я смотрю на тебя и вижу перед собой машину. Идут все биологические процессы, но тебя здесь нет. По рассказам, ты чувствовала себя так, когда занималась сексом.

– Я помню, но сейчас дело не в этом. Я становлюсь такой, когда работаю.

– Всегда?

– Да.

Ханна переводит взгляд на дверь, как будто услышала шаги возвращающегося Кайзера.

– Я тоже иногда бывала такой, когда училась в медицинской школе. Но ты чем-то отличаешься от меня. И это все равно ненормально, чтобы ты там себе ни говорила. Ты не можешь делать вид, что не состояла в близком родстве с Энн. Ты была и есть ее родственницей. В том смысле, что прошлое никогда по-настоящему не становится прошлым, как утверждал Фолкнер. Он говорил, что если бы прошлое действительно оставалось прошлым, в мире не было бы скорби и печали. Энн была твоей близкой родственницей, Кэт, и она лишила себя жизни. О чем ты и сама подумывала неоднократно.

– Я должна узнать правду, Ханна. Это единственное, что помогает мне сейчас сохранить здравомыслие.

Она не отводит взгляда.

– В самом деле?

– Это моя единственная надежда.

Открывается дверь, и входит Кайзер, держа в руках несколько фотографий размером восемь на десять дюймов. Не оставляя себе возможности передумать, я хватаю их и бегло просматриваю, как всегда поступала с фотографиями с места преступления.

Ханна права. Для меня это не просто очередное дело.

Один только вид клиники вызывает у меня приступ тошноты. Небольшое здание под оцинкованной крышей стоит на выжженной солнцем поляне. Позади него растет одинокая смоковница. Я буквально чувствую, как из моих ладоней вынимают занозы, а в предплечье впиваются уколы против столбняка.

Глядя на следующее фото, я благодарю Бога за то, что ничего не ела. На нем нет ничего особенно страшного – по обеденному столу не разбрызгана кровь или серое вещество мозга, и на изуродованном лице, бывшем когда-то человеческим, не лежит стреляная гильза. Это всего лишь Энн, моя некогда очаровательная тетя, лежит обнаженной на голом деревянном полу, и ее грудь и бедра обвисли, как мешочки с растаявшим воском. Ее рот приоткрыт, как во сне, вот только сон на этот раз вечный, и…

– Кэт? – негромко спрашивает Ханна. – С тобой все в порядке?

– Да.

Снимок сделан сверху. На нем видны ножки стола для обследования больных, коричневые ноги в сандалиях – это, скорее всего, Луиза – и следы плесени внизу медицинского шкафчика. Совсем рядом с головой Энн лежит что-то круглое и темное, но я не могу разглядеть, что это такое. Я переворачиваю снимок и кладу его в самый низ стопки.

И вдруг сердце у меня останавливается.

На следующей фотографии, снятой под другим углом, видна плюшевая набивная игрушка, которая лежит на полу примерно в трех футах от головы Энн. Это не просто какая-то игрушка. Это черепашка. Его зовут Томас. Томас, Робкая Черепашка.

138