Кровная связь - Страница 33

Я чувствую, как начинают гореть щеки. Статус любимицы деда всегда тяготил меня, принося больше хлопот, нежели удовольствий, и зачастую возбуждал ревность матери и тетки.

– Я хочу показать тебе кое-что, Кэтрин. То, чего не видел никто за пределами Атланты.

Он встает, подходит к большому оружейному сейфу, вделанному в стену, и отпирает его точными, выверенными поворотами цифрового замка. Мне срочно нужно возвращаться в Новый Орлеан, но если я хочу узнать что-то о той ночи, когда умер отец, мне придется составить компанию деду еще на несколько минут. Дедушка Киркланд ничего не дает даром, особенно информацию. Он всегда действует по принципу: ты – мне, я – тебе.

Услуга за услугу, – повторяю я про себя, мысленно переводя с латыни, которую по его настоянию учила в школе.

Пока он возится с чем-то в сейфе, я вспоминаю слова Майкла Уэллса о том, каким крепким и сильным выглядит дед. У большинства мужчин старение начинается с плеч и груди, мышечная масса уменьшается по мере увеличения объема талии, а кости становятся хрупкими, как у женщин. Но моему деду каким-то образом удалось сохранить форму человека на двадцать пять лет моложе. Он входит в избранное братство, члены которого стареют вдвое медленнее простых смертных – эпические персонажи вроде Чарльтона Хестона и Берта Ланкастера.

Вместо бесценной антикварной статуэтки или мушкета, как я ожидаю, он достает из сейфа нечто вроде архитектурного макета. Он похож на отель, с двумя величественными крылами, обрамляющими центральную часть, выполненную в стиле Ренессанс, столь характерном для домов Натчеса довоенной постройки.

– Что это такое? – спрашиваю я, когда он переносит макет на покерный столик в углу.

– «Мэзон ДеСалль», – с гордостью ответствует он.

– «Мэзон ДеСалль»? – Так называется Центр дизайна интерьера, которым заведует моя мать. – По-моему, для маминого Центра это здание великовато.

Он негромко смеется, явно получая удовольствие от происходящего.

– Ты права. Мне просто понравилось название. Этот «Мэзон ДеСалль» – гостиничный комплекс и казино. Курорт.

– И почему мы на него смотрим?

Дедушка взмахом руки указывает на макет – подобно железнодорожному магнату, вынашивающему стратегические замыслы у карты континента.

– Через шестнадцать месяцев, считая с сегодняшнего дня, это комплекс будет стоять в нижней части Натчеса, на берегу Миссисипи.

Я растерянно моргаю. По закону любое казино в штате Миссисипи – даже дворцы в стиле Лас-Вегаса на северной части побережья Мексиканского залива – могут быть построены только на плавучих платформах. У Натчеса уже есть плавучее казино, стоящее на мертвом якоре в конце Силвер-стрит.

– Как такое может быть? Разве законодательство штата не ограничивает распространение азартных игр только водной территорией?

Он лукаво улыбается. Майкл Уэллс прав: моему деду известно нечто такое, чего не знает больше никто.

– В законе есть лазейка.

– И эта лазейка…

– Игорные лицензии для индейцев.

– Ты имеешь в виду игорные дома в резервациях, как в Луизиане?

– В Луизиане и еще примерно двадцати других штатах. У нас уже есть одно казино в Миссисипи, в Филадельфии. Оно называется «Серебряная звезда».

– Но в Натчесе нет резервации.

Улыбка деда становится торжествующей.

– Скоро будет.

– Но здесь же нет коренных американцев.

– Как ты думаешь, в честь кого назван этот город, Кэтрин?

– В честь индейцев племени натчес, – сердито бросаю я. – Но их поголовно уничтожили французы в тысяча восемьсот тридцатом году. Вырезали всех, до последнего ребенка.

– Неверно, моя дорогая. Некоторым удалось ускользнуть. – Он проводит длинными пальцами по одному из крыльев макета, потом ласково гладит центральную часть казино. – Последние четыре года я разыскиваю их потомков и оплачиваю проведение сравнительных анализов ДНК, долженствующих подтвердить их происхождение. Думаю, это тебя заинтересует. Для получения исходных образцов ДНК мы используем зубы трехсотлетней давности.

Я слишком ошеломлена, чтобы сказать хоть что-то.

– Впечатляет, не правда ли? – интересуется он.

Я изумленно качаю головой.

– И куда же скрылись уцелевшие индейцы?

– Некоторые исчезли в болотах Луизианы. Другие двинулись на север в Арканзас. Третьи добрались аж до Флориды. Кое-кого продали в рабство на Гаити. Выжившие в основном ассимилировались с другими индейскими племенами, но для моего предприятия это не имеет значения. Если федеральное правительство признает их потомков коренной индейской нацией, то любой закон, применимый к чероки или апачам, будет равноценен и в отношении натчесов.

– И сколько этих индейцев в живых сейчас?

– Одиннадцать.

– Всего одиннадцать? Разве этого достаточно?

Он с решительным видом постукивает пальцем по макету.

– Несомненно. Признание получали племена и с меньшим количеством людей. Видишь ли, в том, что индейцев осталось так мало, нет их вины. Во всем виновато правительство.

– Французское правительство, если речь о конкретном случае, – сухо замечаю я. – Кстати, теперь их называют коренным населением Америки.

Он презрительно фыркает.

– Меня не интересует, как они себя называют. Зато я знаю, что они значат для этого городка. Спасение.

– И именно поэтому ты делаешь это? Чтобы спасти город?

– Ты хорошо знаешь меня, Кэтрин. Гарантирую, подобный бизнес способен приносить до двадцати миллионов долларов в месяц. Но что бы ты ни думала, я делаю это совсем по другой причине.